Неточные совпадения
Кончилось достославное градоначальство, омрачившееся в
последние годы двукратным вразумлением глуповцев."Была ли в сих вразумлениях необходимость?" — спрашивает себя летописец и, к сожалению, оставляет этот
вопрос без ответа.
Насколько
последний был распущен и рыхл, настолько же первый поражал расторопностью и какою-то неслыханной административной въедчивостью, которая с особенной энергией проявлялась в
вопросах, касавшихся выеденного яйца.
— Откуда я? — отвечал он на
вопрос жены посланника. — Что же делать, надо признаться. Из Буфф. Кажется, в сотый раз, и всё с новым удовольствием. Прелесть! Я знаю, что это стыдно; но в опере я сплю, а в Буффах до
последней минуты досиживаю, и весело. Нынче…
Первое время женитьба, новые радости и обязанности, узнанные им, совершенно заглушили эти мысли; но в
последнее время, после родов жены, когда он жил в Москве без дела, Левину всё чаще и чаще, настоятельнее и настоятельнее стал представляться требовавший разрешения
вопрос.
Он думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в
последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал
вопрос, как это сделать.
Удивительнее же всего было то, что на
вопрос о том, сколько у ней зубов, Анна ошиблась и совсем не знала про два
последние зуба.
Левин встречал в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми
вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в
последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
Как только старый князь отвернулся от него, Левин незаметно вышел, и
последнее впечатление, вынесенное им с этого вечера, было улыбающееся, счастливое лицо Кити, отвечавшей Вронскому на его
вопрос о бале.
Когда все собрались в гостиной около круглого стола, чтобы в
последний раз провести несколько минут вместе, мне и в голову не приходило, какая грустная минута предстоит нам. Самые пустые мысли бродили в моей голове. Я задавал себе
вопросы: какой ямщик поедет в бричке и какой в коляске? кто поедет с папа, кто с Карлом Иванычем? и для чего непременно хотят меня укутать в шарф и ваточную чуйку?
— Дебатирован был в
последнее время
вопрос: имеет ли право член коммуны входить к другому члену в комнату, к мужчине или женщине, во всякое время… ну, и решено, что имеет…
Давным-давно как зародилась в нем вся эта теперешняя тоска, нарастала, накоплялась и в
последнее время созрела и концентрировалась, приняв форму ужасного, дикого и фантастического
вопроса, который замучил его сердце и ум, неотразимо требуя разрешения.
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на пол. Клима внезапно ожег злой
вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату брата
последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
Вопрос был так неожидан, что Самгин, удивленно взглянув на юношу, повторил
последнее слово...
—
Вопрос не в том, как примирить индивидуальное с социальным, в эпоху, когда
последнее оглушает, ослепляет, ограничивает свободу роста нашего «я», —
вопрос в том, следует ли примирять?
Но — чего я жалею?» — вдруг спросил он себя, оттолкнув эти мысли, продуманные не один десяток раз, — и вспомнил, что с той высоты, на которой он привык видеть себя, он, за
последнее время все чаще, невольно сползает к этому
вопросу.
Появление Обломова в доме не возбудило никаких
вопросов, никакого особенного внимания ни в тетке, ни в бароне, ни даже в Штольце.
Последний хотел познакомить своего приятеля в таком доме, где все было немного чопорно, где не только не предложат соснуть после обеда, но где даже неудобно класть ногу на ногу, где надо быть свежеодетым, помнить, о чем говоришь, — словом, нельзя ни задремать, ни опуститься, и где постоянно шел живой, современный разговор.
Они никогда не смущали себя никакими туманными умственными или нравственными
вопросами: оттого всегда и цвели здоровьем и весельем, оттого там жили долго; мужчины в сорок лет походили на юношей; старики не боролись с трудной, мучительной смертью, а, дожив до невозможности, умирали как будто украдкой, тихо застывая и незаметно испуская
последний вздох. Оттого и говорят, что прежде был крепче народ.
У ней лицо было другое, не прежнее, когда они гуляли тут, а то, с которым он оставил ее в
последний раз и которое задало ему такую тревогу. И ласка была какая-то сдержанная, все выражение лица такое сосредоточенное, такое определенное; он видел, что в догадки, намеки и наивные
вопросы играть с ней нельзя, что этот ребяческий, веселый миг пережит.
— Я пуще всего рад тому, Лиза, что на этот раз встречаю тебя смеющуюся, — сказал я. — Верите ли, Анна Андреевна, в
последние дни она каждый раз встречала меня каким-то странным взглядом, а во взгляде как бы
вопросом: «Что, не узнал ли чего? Все ли благополучно?» Право, с нею что-то в этом роде.
Потом, когда уж я в
последней степени озлился, то на
вопрос: вы князь? твердо раз ответил...
Энергические и умные меры Смита водворили в колонии мир и оказали благодетельное влияние на самих кафров. Они, казалось, убедились в физическом и нравственном превосходстве белых и в невозможности противиться им, смирились и отдались под их опеку. Советы, или, лучше сказать, приказания, Смита исполнялись — но долго ли, вот
вопрос! Была ли эта война
последнею? К сожалению, нет. Это была только вторая по счету: в 1851 году открылась третья. И кто знает, где остановится эта нумерация?
21-го приехали Ойе-Саброски с Кичибе и Эйноске.
Последний решительно отказался от книг, которые предлагали ему и адмирал, и я: боится. Гокейнсы сказали, что желали бы говорить с полномочным. Их повели в каюту. Они объявили, что наконец получен ответ из Едо! Grande nouvelle! Мы обрадовались. «Что такое? как? в чем дело?» — посыпались
вопросы. Мы с нетерпением ожидали, что позовут нас в Едо или скажут то, другое…
Решением этого
вопроса решится и предыдущий, то есть о том, будут ли вознаграждены усилия европейца, удастся ли, с помощью уже недиких братьев, извлечь из скупой почвы, посредством искусства, все, что может только она дать человеку за труд? усовершенствует ли он всеми средствами, какими обладает цивилизация, продукты и промыслы? возведет ли
последние в степень систематического занятия туземцев? откроет ли или привьет новые отрасли, до сих пор чуждые стране?
«И извозчики знают о моих отношениях к Корчагиным», подумал Нехлюдов, и нерешенный
вопрос, занимавший его постоянно в
последнее время: следует или не следует жениться на Корчагиной, стал перед ним, и он, как в большинстве
вопросов, представлявшихся ему в это время, никак, ни в ту ни в другую сторону, не мог решить его.
После
последнего слова обвиняемых и переговоров сторон о форме постановки
вопросов, продолжавшихся еще довольно долго,
вопросы были поставлены, и председатель начал свое резюме.
— Именно? — повторила Надежда Васильевна
вопрос Лоскутова. — А это вот что значит: что бы Привалов ни сделал, отец всегда простит ему все, и не только простит, но
последнюю рубашку с себя снимет, чтобы поднять его. Это слепая привязанность к фамилии, какое-то благоговение перед именем… Логика здесь бессильна, а человек поступает так, а не иначе потому, что так нужно. Дети так же делают…
В
последних результатах войны не может не усилиться Америка и не может не быть поставлен
вопрос об историческом призвании славянской расы.
С более углубленной точки зрения мировая война до
последней степени обостряет
вопрос о мировом устройстве земного шара, о распространении культуры на всю поверхность земли.
Она до
последней крайности обостряет все
вопросы, связанные с империалистической и колониальной политикой, с отношениями европейских государств к другим частям света, к Азии и Африке.
До
последней степени обострившийся
вопрос об отношении всякого индивидуального национального бытия к единому и объединенному человечеству должен быть решен, как
вопрос космического размаха.
Но начал спрашивать и Фетюкович. На
вопрос о том: когда именно подсудимый говорил ему, Алеше, о своей ненависти к отцу и о том, что он мог бы убить его, и что слышал ли он это от него, например, при
последнем свидании пред катастрофой, Алеша, отвечая, вдруг как бы вздрогнул, как бы нечто только теперь припомнив и сообразив...
Но все эти три лица сами этих денег, однако, не видали, видел опять-таки лишь Смердяков, но тут сам собою
вопрос: если и правда, что они были и что видел их Смердяков, то когда он их видел в
последний раз?
— А, это уж не мое дело, — усмехнулся доктор, — я лишь сказал то, что могла сказать на-у-ка на ваш
вопрос о
последних средствах, а остальное… к сожалению моему…
Меня заинтересовало, как Дерсу узнал, что у Янсели должна быть сетка на соболя. Он ответил, что по дороге видел срезанный рябиновый прутик и рядом с ним сломанное кольцо от сетки, брошенное на землю. Ясно, что прутик понадобился для нового кольца. И Дерсу обратился к удэгейцу с
вопросом, есть ли у него соболиная сетка.
Последний молча развязал котомку и подал то, что у него спросили. Действительно, в сетке одно из средних колец было новое.
В
последнее время Лопухову некогда было видеться с своими академическими знакомыми. Кирсанов, продолжавший видеться с ними, на
вопросы о Лопухове отвечал, что у него, между прочим, вот какая забота, и один из их общих приятелей, как мы знаем, дал ему адрес дамы, к которой теперь отправлялся Лопухов.
— Верочка, друг мой, ты упрекнула меня, — его голос дрожал, во второй раз в жизни и в
последний раз; в первый раз голос его дрожал от сомнения в своем предположении, что он отгадал, теперь дрожал от радости: — ты упрекнула меня, но этот упрек мне дороже всех слов любви. Я оскорбил тебя своим
вопросом, но как я счастлив, что мой дурной
вопрос дал мне такой упрек! Посмотри, слезы на моих глазах, с детства первые слезы в моей жизни!
Этот-то человек, живший
последним открытием, вчерашним
вопросом, новой новостью в теории и в событиях, менявшийся, как хамелеон, при всей живости ума, не мог понять сен-симонизма.
Каких чудес на свете не видится, Natalie! Я, прежде чем получил
последнюю твою записку, отвечал тебе на все
вопросы. Я слышал, ты больна, грустна. Береги себя, пей с твердостью не столько горькую, сколько отвратительную чашу, которую наполняют тебе благодетельные люди.
Этот страшный
вопрос повторялся в течение дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые тяжелые минуты не забывала о дочери, и мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается жить с срамной и пьяной матерью, удвоивала ее страдания. В трезвые промежутки она не раз настаивала, чтобы дочь, на время запоя, уходила к соседям, но
последняя не соглашалась.
Таким образом прошел целый год, в продолжение которого я всех поражал своими успехами. Но не были ли эти успехи только кажущимися — это еще
вопрос. Настоящего руководителя у меня не было, системы в усвоении знаний — тоже. В этом
последнем отношении, как я сейчас упомянул, вместо всякой системы, у меня была программа для поступления в пансион. Матушка дала мне ее, сказав...
С тех пор в Щучьей-Заводи началась настоящая каторга. Все время дворовых, весь день, с утра до ночи, безраздельно принадлежал барину. Даже в праздники старик находил занятия около усадьбы, но зато кормил и одевал их — как? это
вопрос особый — и заставлял по воскресеньям ходить к обедне. На
последнем он в особенности настаивал, желая себя выказать в глазах начальства христианином и благопопечительным помещиком.
Я пытался своим вторжением свести споры к
последним, конечным
вопросам, я не мог мыслить иначе, но это не определяло течение мысли собраний, это оставалось моей личной особенностью.
Вопрос за
вопросом, возражение за возражением неслись со скамей к кафедре. Протоиерей исчерпал все тексты и, чувствуя, что они не останавливают потока возражений, прибег к
последнему аргументу. Он сделал суровое лицо, подвинул к себе журнал, давая понять, что считает беседу конченной, и сказал...
Я был в
последнем классе, когда на квартире, которую содержала моя мать, жили два брата Конахевичи — Людвиг и Игнатий. Они были православные, несмотря на неправославное имя старшего. Не обращая внимания на насмешки священника Крюковского, Конахевич не отказывался от своего имени и на
вопросы в классе упрямо отвечал: «Людвиг. Меня так окрестили».
Мышников теперь даже старался не показываться на публике и с горя проводил все время у Прасковьи Ивановны. Он за
последние годы сильно растолстел и тянул вместе с ней мадеру. За бутылкой вина он каждый день обсуждал
вопрос, откуда Галактион мог взять деньги. Все богатые люди наперечет. Стабровский выучен и не даст, а больше не у кого. Не припрятал ли старик Луковников? Да нет, — не такой человек.
Сначала, дескать, князь почтил его своею доверенностью в делах с известным «персонажем» (с Настасьей Филипповной); но потом совсем разорвал с ним и отогнал его от себя со срамом, и даже до такой обидной степени, что в
последний раз с грубостью будто бы отклонил «невинный
вопрос о ближайших переменах в доме».
Он разом вспомнил и давешний Павловский воксал, и давешний Николаевский воксал, и
вопрос Рогожину прямо в лицо о глазах, и крест Рогожина, который теперь на нем, и благословение его матери, к которой он же его сам привел, и
последнее судорожное объятие,
последнее отречение Рогожина, давеча, на лестнице, — и после этого всего поймать себя на беспрерывном искании чего-то кругом себя, и эта лавка, и этот предмет… что за низость!
Пожалуйста, почтенный Иван Дмитриевич, будьте довольны неудовлетворительным моим листком — на первый раз. Делайте мне
вопросы, и я разговорюсь, как бывало прежде, повеселее. С востока нашего ничего не знаю с тех пор, как уехал, — это тяжело: они ждут моих писем. Один Оболенский из уединенной Етанцы писал мне от сентября. В Верхнеудинске я в
последний раз пожал ему руку; горькая слеза навернулась, хотелось бы как-нибудь с ним быть вместе.
Белоярцев вовсе и не составлял отчета за три
последние декады. Нечего было составлять; все шло в дефицит. Он ухищрялся выдумать что-нибудь такое, чему бы дать значение
вопроса, не терпящего ни малейшего отлагательства, и замять речь об отчете.
Пока Эйсмонды были за границей, Ришар довольно часто получал об них известия от своего берлинского друга, который в
последнем письме своем, на
вопрос Ришара: что, нашла ли m-me Эйсмонд какое-нибудь себе облегчение и развлечение в путешествии, отвечал, что нет, и что, напротив, она страдает, и что главная причина ее страданий — это почти явное отвращение ее к мужу, так что она малейшей ласки его боится.